Недельная глава «Вайера». Связывание Ицхака
«Возьми своего сына, своего единственного, любимого [сына], Ицхака, пойди в землю Мория и там, на одной из гор, которую Я тебе укажу, принеси его в жертву всесожжения» (Берешит, 22:2). Так начинается один из самых знаменитых эпизодов Торы — и не только самых знаменитых, но и самых неоднозначных в нравственном отношении.
Традиционная трактовка этого отрывка такова: Авраама просили продемонстрировать, что его любовь к Б‑гу превыше всего. Он должен был продемонстрировать это через свою готовность принести в жертву сына, рождения которого дожидался всю жизнь.
Зачем Б‑гу потребовалось «испытать» Авраама, ведь Он знает человеческое сердце лучше, чем мы сами? Маймонид отвечает, что Б‑гу не требовалось, чтобы Авраам доказал свою любовь к Нему. Испытание имело другое предназначение: установить навеки, насколько далеко должны заходить страх перед Б‑гом и любовь к Б‑гу .
Этот принцип редко был предметом споров. Эта история — о благоговейном трепете перед Б‑гом и любви к Б‑гу. Кьеркегор написал об этом книгу «Страх и трепет» и уверял, что этика — нечто всеобщее. Этика состоит из всеобщих правил. Но любовь к Б‑гу — нечто индивидуальное. Это личные отношения между «я» и «Ты». То, что пережил Авраам во время испытания, пишет Кьеркегор, представляло собой «теологическое упразднение этического», то есть готовность допустить, чтобы любовь к Б‑гу — отношения «я‑Ты» — перевесила всеобщие принципы, соединяющие людей друг с другом.
Раввин Соловейчик объяснял этот эпизод через призму своего определения религиозного уклада жизни как диалектики победы и поражения, величия и смирения, человека как творчески одаренного повелителя и человека как покорного слуги . Бывают времена, когда «Б‑г велит человеку отдалиться от того, что человеку всего желаннее» . Мы должны узнать на своем опыте и поражение, и победу. Таким образом, связывание Ицхака было не единичным эпизодом, который больше не повторялся, а парадигмой религиозного уклада жизни в целом. Всякий раз, когда нами овладевает страстное желание чего‑то — поесть, выпить, вступить в половую связь — Тора накладывает ограничения на удовлетворение желания. Именно потому, что мы гордимся мощью нашего разума, Тора включает в себя хуким — законы, непостижимые для разума.
Это традиционные трактовки, относящиеся к основному течению традиции. Однако, поскольку «у Торы семьдесят лиц», я хочу привести аргументы в пользу другого истолкования. И хочу это сделать потому, что один из способов удостовериться в обоснованности трактовки — проверить, вяжется ли она с остальными частями Торы, с Танахом и с иудаизмом в целом. В отношении традиционной трактовки существуют четыре возражения:
1. Из Танаха и независимых свидетельств мы знаем, что в Древнем мире готовность принести своего ребенка в жертву не была редкостью. В Танахе упоминается, что так поступил Меша, царь Моаба. Поступил так и Ифтах, самый недостойный уважения правитель в книге Шофтим. Двое из самых безнравственных царей, упомянутых в Танахе, — Ахаз и Менаше — ввели этот обычай в Иудее, за что их осуждали. Имеются найденные археологами вещественные доказательства — кости тысяч маленьких детей, указывающие, что в Карфагене и других финикийских городах широко практиковалось принесение детей в жертву. Таков был языческий обычай.
2. С начала до конца Танаха принесение детей в жертву воспринимается как нечто ужасающее. Миха задает риторический вопрос: «Отдать ли мне первенца своего (за) преступление мое, плод чрева своего — (за) грех души моей?» (Миха, 6:7) и отвечает: «Сказано тебе, человек, в чем добро и чего требует от тебя Г‑сподь: поступать справедливо, любить милосердие и в смирении ходить с Б‑гом твоим» (6:8). Как мог Авраам служить образцом для подражания, если он был готов сделать то, чего его потомкам велели не делать?
3. Авраам был специально избран служить образцом отца, с которого следует брать пример. Б‑г говорит о нем: «Я полюбил его, потому что он заповедает своим сынам и потомкам следовать путями Г‑спода, творить добро и правосудие» (Берешит, 18:19). Как мог он подавать пример другим отцам, если был готов принести своего ребенка в жертву? Напротив, ему следовало ответить Б‑гу: «Если Ты хочешь, чтобы я доказал Тебе силу моей любви к Тебе, возьми в качестве жертвы меня, а не мое дитя».
4. Мы как евреи — и как люди — должны отринуть принцип «теологического упразднения этического», предложенный Кьеркегором. Эта идея дает религиозному фанатику карт‑бланш на преступления именем Б‑га. Это логика инквизиции и террориста‑смертника. Логика правильно понимаемого иудаизма — совсем иная . Б‑г не просит нас поступать неэтично. Возможно, нам не всегда понятна этика с точки зрения Б‑га, но мы верим, что «Он — Твердыня, чисты Его деянья, праведны все Его пути» (Дварим, 32:4).
Чтобы понять историю связывания Ицхака, мы должны осознать: многое в Торе, особенно в Берешит, — это полемические выпады против мировоззрения, которое Тора считает языческим, бесчеловечным и неверным. Один из институтов, которым противостоит Берешит, — древняя семья, описанная Фюстелем де Куланжем в труде «Древний город» (1864) и недавно вновь проанализированная Ларри Зидентопом в книге «Изобретение индивида: истоки западного либерализма» .
Пока не появились первые цивилизации и крупные города, основополагающей социально‑религиозной единицей была семья. По словам Куланжа, в древности существовала неотъемлемая связь между тремя вещами: домашней религией, семьей и правом собственности. У каждой семьи были свои божества, в том числе духи умерших предков: семья просила их о защите и приносила им жертвы. Власть главы семейства (paterfamilias) была абсолютной. У него было право решать, жить или умереть его жене и детям. После смерти отца власть неизменно переходила к его первородному сыну. А пока отец был жив, дети имели статус его собственности, а не полноправных людей. Это понятие сохранялось даже после библейской эры, в форме принципа patria potestas в римском праве.
Тора выступает против всех и каждого элемента этого мировоззрения. Как отмечает антрополог Мэри Дуглас, одна из самых поразительных особенностей Торы — то, что в нее не включены какие‑либо жертвоприношения умершим предкам . Искать контакта с духами умерших недвусмысленно воспрещается. Столь же примечателен тот факт, что в первых эпизодах наследство переходит не к первенцу: не к Ишмаэлю, а к Ицхаку, не к Эсаву, а к Яакову, не к колену Реувена, а к Леви (священство) и Йеуде (царская власть), не к Аарону, а к Моше.
Вся — от рождения до связывания — история Ицхака направлена против представления, что ребенок является собственностью своего отца. Во‑первых, рождение Ицхака было чудом. Сара беременеет в возрасте, когда менопауза у нее уже позади. В этом смысле история Ицхака имеет параллели с рождением Шмуэля у Ханы: та, как и Сара, не могла забеременеть естественным путем. Вот почему, когда Шмуэль появляется на свет, Хана говорит: «Об этом отроке я молилась, и исполнил Г‑сподь мою просьбу, с которой я взывала к Нему. И я вверяю его Г‑споду, на все дни жизни его он вверен Г‑споду» (Шмуэль I, 1:27). Этот фрагмент — ключ к пониманию воззвания с небес — приказа Аврааму остановиться: «Ибо теперь Я знаю, что ты боишься Б‑га. Ведь ты не пожалел ради Меня [даже] своего единственного сына!» (это высказывание встречается в Торе дважды, в Берешит, 22:12 и в Берешит, 22:16). Испытание состояло не в том, принесет ли Авраам своего сына в жертву, а в том, отдаст ли он его Б‑гу.
Тот же принцип вновь появляется в Шмот. Во‑первых, то, что Моше остался жив, — наполовину чудо, ведь он родился во времена, когда фараон повелел убивать всех детей мужского пола, рождавшихся у израильтян. Во‑вторых, во время десятой казни египетской, когда умерли все первенцы египтян, первенцы сынов Израиля чудесным образом спаслись.
«Посвящайте Мне всякого первенца из сынов Израиля. Все, что первым выходит из материнского лона, у людей или скота, — Мое» (Шмот, 13:2). Вначале первенцы предназначались для служения Б‑гу в качестве священников, но после греха с золотым тельцом их лишили этой роли. Тем не менее память об этой первоначальной роли все еще сохраняется в обряде пидъон а‑бен — «выкуп перворожденного сына».
Итак, когда Б‑г попросил Авраама принести его сына в жертву, Он потребовал не жертвоприношения ребенка — а чего‑то совсем иного. Он хотел, чтобы Авраам отказался от права собственности на своего сына. Он хотел установить не подлежащий обсуждению принцип еврейского закона, гласящий, что дети не являются собственностью своих родителей.
Вот почему три из четырех праматерей обнаружили, что неспособны забеременеть без помощи чуда. Тора хочет сообщить нам, что рожденные ими дети были детьми Б‑га, а не естественным результатом некоего биологического процесса. В конце концов весь народ Израиля стал зваться «детьми Г‑спода». Мысль, родственная этой, выражена в том факте, что Б‑г избрал Своим глашатаем, который должен был говорить от Его имени, Моше, человека отнюдь не «красноречивого» (Шмот, 4:10). Моше заикался. Моше стал глашатаем Б‑га, потому что народ знал: слова, которые произносил Моше, были не его словами, — эти слова вкладывал в его уста Б‑г.
Самое четкое доказательство этой трактовки звучит при рождении самого первого ребенка в роду человеческом. После первых родов Ева говорит: «Я обрела (канити) человека с [помощью] Г‑спода!» (Берешит, 4:1). Этим ребенком — его имя образовано от глагола «канити» — был Каин, сделавшийся первым убийцей. Если ты стремишься распоряжаться своими детьми, как собственностью, твои дети могут взбунтоваться и учинить насилие.
Если оценки Фюстеля де Куланжа и Ларри Зидентопа верны, из них следует, что на кон было поставлено нечто основополагающее. Пока родители считали детей своей собственностью, не могло возникнуть понятия «индивид». Основополагающей единицей была семья. Тора отражает рождение индивида как центральной фигуры нравственной жизни. Поскольку дети — все дети — принадлежат Б‑гу, родительство — это не владение собственностью, а опекунство. Как только дети достигают совершеннолетия (традиционно девочки в двенадцать лет, а мальчики в тринадцать), они становятся самостоятельными действующими лицами нравственной жизни, обладающими своим чувством собственного достоинства и своей свободой .
Зигмунд Фрейд прославился тем, что тоже имел кое‑что сказать на эту тему. Он полагал, что одна из основных движущих сил человеческой личности — эдипов комплекс, конфликт отцов с сыновьями, пример которого содержится в трагедии Эсхила . Иудаизм, создавая нравственное пространство в отношениях отцов с сыновьями, предлагает решение этого конфликта, обходящееся без трагедии. Если бы Фрейд черпал свои понятия о психологии из Торы, а не из древнегреческого мифа, то, возможно, пришел бы к более оптимистичному взгляду на человеческую природу.
В таком случае зачем Б‑г сказал Аврааму об Ицхаке: «Принеси его в жертву всесожжения»? Для того чтобы разъяснить всем грядущим поколениям: евреи осуждают жертвоприношения детей вовсе не по той причине, будто у них не хватает храбрости их совершать. Авраам — живое доказательство того, что храбрости у них хватает. Причина другая: они воздерживаются от таких жертвоприношений, потому что Б‑г — Б‑г жизни, а не смерти. В иудаизме, как видно по законам о ритуальной чистоте и обряду с рыжей коровой, смерть не священна. Смерть оскверняет.
Тора — нечто революционное не только в отношении общества, но и в отношении семьи. Конечно, на протяжении библейской эры революция Торы не была доведена до полного завершения. До отмены рабства еще не дошло. Права женщин пока не осуществлялись на практике в полной мере. Но рождение индивида — целостной натуры каждого из нас как самостоятельно действующего лица нравственной жизни — было одной из великих нравственных революций в истории.
Двар Тора. Вайера: Милости прошу к нашему шалашу
Вайера. «И явился»
